Поколение 90х-2000х
Мы родились:
битьё посуды в коммуналках,
соседский дым, фотообои, сникерс,
футбольный мяч, дворы, каштаны -
всё нас ждало.
и улица в янтарном свете - город улей.
по телевизору тот самый Ельцин.
свобода, демократия, права.
меж тем Чеченская война
(зачем она не помнишь точно).
арбузы, дыни, пахлава,
халва, на нитке чурчхела,
и ловкая рука грузина,
кладущая в пакет кокосы,
осы в коробке из под мандаринов.
откушенный конец батона,
что нёс из магазина маме.
закат,
вином ударивший по стёклам,
лицам электричек -
рубина пламень красноватый.
велосипед, костры и ветер.
открытое окно авто,
в колонках музыка:
"Гранатовый альбом", Земфира,
"Полковнику никто не пишет" позже.
в карманах яблоки, а соль
в коробочке от спичек.
антоновка кислит,
щепотка на ладони.
летают пчёлы, пахнет мёдом,
расцветает вишня.
по вечерам со зверобоем чай:
забота бабушки и деда.
сверчки заводят трель,
а мотыли врезаются в стекло.
мы родились,
мы видели леса.
и как роса ложилась на деревья,
и как она перетекла
в людские слёзы, в нас,
когда лучи переходили
плавно в двадцать первый.
тогда мы поняли,
что есть печаль, махорка дяди,
как лекарство, и обнажённая спина.
ты к ней спешил и был обманут.
есть кнут, есть пряник, страх,
бесчинство. и чья то нежная рука
под платьем.
сироп по небу расплескался,
черники цвет по всей вселенной,
стволы берёз, обугленные папиросы,
купаются в спокойном фиолете.
так временами отступает быт,
а жизнь момент и вспышка:
плёнка, полароид, зенит
всегда, конечно же, в почёте
и навечно.
меж тем гляди,
как отступает мгла -
мы родились, её отвергнув.
Пока поётся в электричках...
Пока поётся в электричках
весьма лиричная "Ave Maria",
и восторгается картиной Орфей,
влюблённый в Рафаэля,
мы будем живы: ты и я,
он и она, они и вы,
и всякий, кто назвал себя
творцом однажды.
хотя бы потому, что вышел
за ворота быта, спустился
к лесу в предвечерний час.
овеян холодом, увидел сосны
в нетронутых вечнозелёных
красках. опёрся о педаль
велосипеда и закурил
в туманность атмосферы,
изрезанной полётами стрекоз.
хотя бы тот,
кто трепетно хранит
в коробках пыльных
музыки монеты золотые.
и знает - это уничтожит
яд усталых дней и временные
рамки:
у костра перебирают струны,
и пьют из кружек, что
железом встречаются с горячими
губами.
и вены на руках,
и скулы стали остры,
и брови сводятся в мосты,
и кулаки растут, как
у атлантов ...
нет, не война.
война удел для гордых.
нет, не война их ждёт.
их ждёт толпа и сцена,
пыль на стёртых
фалангах пальцев.
казнь и кровь на лобном месте.
и кирпичи на плечи возложит
им судьба - венок терновый.
сейчас, смотри,
они всего лишь дети,
но уже вкусили грусти
запретный плод,
и клонятся к земле
причудливые абрисы деревьев,
и шепчут им о чувстве
ностальгии по красоте
ещё их ждущей где-то:
"Ты не такой как все.
ты видишь нас,
и видишь правду,
и поцелован небесами
в лоб, закатными часами.
и красной метки цвет
в тебя врастёт сквозь твой
скелет в ранимый тонкий хронос,"
..............................
..............................
Гудит вокзал.
перроны заняты людьми.
джинсовки, клетчатые сумки.
кому-то предлагают чебуреки,
мороженое - вафельный стаканчик,
и кока- колу.
им этого не надо.
слышится в конце
играет скрипка,
а девушка поёт "Ave Maria"...
Когда-нибудь и нас не станет
Когда-нибудь и нас не станет,
ветер собьёт листву
с изогнутых деревьев,
будет осень, увяданье трав.
и солнца золото просторы осенит.
и воцарится тишина в районах
спальных городов.
так будет мирно и спокойно,
что вечность время победит.
что даже птицы
плавнее и изящней будут в небе.
эй, ты, дружок! грусти и плачь,
но много...не стоит, ибо
дороже память, мысли, песни,
которые всех драгоценнее камней,
к тому же благодарность Богу.
за эти вечера весной,
когда сиренью пахнет воздух,
а ласточки парят, и в окнах свет
горит желтковым цветом.
за утро, вкрадчивое, будто
нарочно все часы разбились:
остались улицы - сосуды,
и взгляды в бледность армий звёзд.
за поезда, в которых
ты ребёнком знаешь: скоро
столица обернётся пёстрой
чащей рощ, велосипедами,
просёлочной дорогой,
в конце-концов, и старым
деревянным домом, псом "Цыганом",
дремлющим под лавкой.
за одиночество в садах
при лунном свете, при сверчках,
с благоуханьем роз и лип.
за ночи, проведённые в полях,
но у костра на сене:
крепкий чай, конфета "Взлёт",
и папироса,дым и думы...
.....................................
.....................................
и жизнь пройдёт от "А" до "Я",
смакуя каждой буквой.
и будет всё в ней, но тоска
останется навеки.
и тишина: так много было звука.
меж тем трава
вплетется паутиной в тело.
и вот, когда придёшь в места,
где некогда мы бегали детьми,
или впервые встали, чуть дрожа,
на ноги.
где наши матери нас пеленали
бесконечною заботой.
там, ты услышишь ветер,
мир в округе дышит, обнажённа осень -
созерцай:
мы к этому стремились
всё существованье.
Сальвадор
Багровая тень плутала
по детской песочнице летом.
в одной мастерской, что рядом,
томатным
с мякотью
соком
были покрыты холсты.
О Дали, да звучит твой
оливковый голос!*
да звучат и
и идут поклоненья
строгим, стройным
и правильным маршем
не войне,
не войне,
а искусству,
что иссохло и
стало гнилым
в глубине,
и в змеиных кольцах
заскорузлых тоннельных душ.
Где - то гибнет младая Венера:
белоснежны навечно руки.
это может быть чья - то Гала,
это может быть чья - то мечта,
но её больше нет -
небо грустно,
и асфальтовым цветом пастели
забродил и размазался купол.
Расскажи мне, Дали,
о чёрном,
о могилах в испанских
краях
и о гибели Гарсиа Лорки,
что теперь лежит в тополях.
его сердце горело красным,
и горели его стихи,
когда брат расстреливал брата,
не роняя капель озёр.
О Дали, да звучит твой
оливковый голос!
Да покроет он мир вуалью,
панихидой по всем усопшим,
веер ветра минуты молчанья
посетит глухие места.
И быть может
ты нам подаришь
новых форм небывалый
к а т а р с и с?
и тогда мы поверим в чудо,
мы узреем творцово искусство.
___________
* «Ода Сальвадору Дали». Федерико Гарсиа Лорка
Когда я прорасту цветами...
Когда я прорасту цветами,
И на могиле воцарится крест,
В одном из городов печальных
На свет появится поэт.
И будет все как было раньше:
Дворовый смех, домов коробки,
Пылинки в солнечных лучах,
Свидания в пустеющих садах,
В углах не тронутая паутина,
Разлуки, встречи и мосты,
Свистящий чайник, запах земляники,
Гнев, выбор и тоска, салюты,
Касанья губ, касанья рук
И первый крик невинного младенца.
Тогда мой путь здесь будет кончен,
Исчезнут неприкаянность и поиск.
С вокзала синий поезд
Помчится в тихий, светлый край.
И будут за окном туманы,
Покрытые росой поляны,
А линия из черных проводов,
Привязанных к столбам,
Покажется длинною в бесконечность.
Я возвращаюсь, детство,
Я возвращаюсь, клёны,
Я возвращаюсь, море,
Я возвращаюсь, милые, родные,
Я возвращаюсь к вам.
Я буду ждать тебя
Там,
Где
Закаты и ручьи,
Где птицы поутру поют вселенские псалмы,
И окропляет дождь засушливые травы и поля пшеницы.
И одиночества зарницы
не вспыхнут в небе, под которым ты.
Мне около восьми...
Мне около восьми.
Я на крыльце уже стареющего дома
впускаю в грудь росистый воздух предвечерья.
Вокруг грустнеющие липы, клёны.
Они спокойны и преклонны к проходящим мимо,
кто гладил их и вглядывался в раны на коре.
Им было больно,
когда однажды ураган ломал их ветви,
сдирал одежды - листья, оголяя тело.
Когда влюблённый вырезал ножом:
"С тобой", "Всегда", "Я рядом",
не понимая, что оставит
и дом, и дерево, и девушку,
которую молил дождаться.
Когда гроза гуляла мимо,
ударив молнией в одну из рощ.
Тогда был треск и крик, и стон,
взывающие к птицам:
они летели чёрными штрихами.
Но, несмотря на беды,
им принёсшие страданья,
они всё время находили силы
со мною быть, меня питать отрадой
и заботой, и трепетно хранить,
чуть слышным шёпотом в ночи,
когда всех звёзд не счесть,
когда не спит могучий Космос
(так много давший знаков позже
и не позволивший открыть окно).
"Вот этот ковш - Медведица Большая, видишь?
Что меньше - Малая - отчётливо сияет", -
Так говорил мой дядя, меня знакомя с небом.
В саду шумели яблони, кивая:
"Да-да, всё так, всё верно".
............................
Я в забытье. Взросление - процесс тяжёлый.
Куда-то подевались липы, клёны, ночное небо и туманы.
Заменой им громоздкий город.
Ушёл и дядя двенадцать лет назад.
Его портрет так долго снился: "Помни-помни".
О ком? О нём? Не только...о Вселенной тоже.
Устав от боли и печали,
забыв о детстве и забвенье,
теряясь в лабиринтах смрадных улиц - кишок,
и чьих-то лиц, и тел с гниющими холодными сердцами,
спустя десяток лет, я вижу сон,
в котором чувствую себя одним из клёнов
на крыльце совсем разрушенного дома -
от старости и ураганов.
Казалось мне, что ноги - это корни,
что ссадины и шрамы не на коже - на коре,
что руки - это ветви, тянущиеся к солнцу.
Так, значит выжил? Выжил - выжил.
И может быть ещё минуют сильные ветра и бури?
И гуще, и мощнее крона,
И ярче звёзды,
И дядя смотрит сверху Большой Медведицей в ночи.
Моя печаль сливается с пейзажем...
"Я бродил по берегу грязной консервной свалки, и уселся в огромной тени паровоза «Сазерн Пасифик», и глядел на закат над коробками вверх по горам, и плакал. Джек Керуак сидел рядом со мной на ржавой изогнутой балке, друг и мы, серые и печальные, одинаково размышляли о собственных душах в окружении узловатых железных корней машин".
Аллан Гинзберг, "Сутра подсолнуха"
Моя печаль сливается с пейзажем холмистых далей,
из которых растут ржавеющие вышки.
С ними нити - их линии электропередач.
Всё на круги своя приходит:
восьмиэтажки, стены, серость,
асфальт в окурках, лужи, люди
по тротуарам вечно бродят.
Я наблюдаю это.
Мысли перетекают плавно в трепет,
склоняет ветви дуб к земле.
И что с того, что до рожденья
мы спали вместе - ты и я?
И, выйдя в свет, в нём обрели друг друга?
Утроба матери-природы была постелью.
В ней античность: колонны, мрамор,
Парфенон, беспечность тёплых и солёных волн...
Теперь другое. Жизнь иная.
Мы родились, пройдя сквозь боль.
И с ней отныне существуем,
и с ней умрём, и будем с ней.
Но тишина отрадой станет.
Бальзам души деревьев листопад,
и запах свежескошенной травы,
окутанной туманной паутиной.
От севера до юга: лесостепи - скалы,
смородины кусты и винограда гроздья,
подзолистые почвы, чернозём - поля.
Скорее к морю, местам, где образуется
древнейший белый камень:
рука художника скользит по минералу -
создание скульптур - стихотворений
и их прекрасных утончённых линий - строк.
Вот от чего влечение к музеям.
Вот почему к возвышенности неба
нас тянет с самого начала.
К тебе я обращаюсь, о некто,
воссозданный из Вечности сплетений,
хранящий на себе касанья пальцев
всех мастеров эпохи Ренессанса.
Зачем ты здесь и часть меня?
В той местности, где заводские трубы,
облезлость крыш, цементные фасады зданий.
"Столовая" советским шрифтом и вокзалы,
и их окрестностей прокисший запах?
Среди всего есть комната.
Землёй обетованной ставши,
горением свечи обрисовавшись,
где двое - ты и я, и ты, и я, и мы,
единый круг с тобою образуя,
соединимся вновь, как тысячи эпох назад,
и зеркалами станем,
отразившись, любовниками
во всех картинах мира.
Тут Климт и "Поцелуй",
Здесь Мунк "Любовь и боль",
Изольда и Тристан Уотерхауса.
И я тебе скажу в тот миг,
порою отдалённым,
но слышным шёпотом реки на ухо:
"И пусть жестоко
то место, куда мы все приходим,
изначально, не знавши стеснения и страха, и границ.
Мы тут останемся навеки честнее честных,
чище снега, острее всех мечей и копий,
при этом, не выделяясь из общей массы.
Не все поймут. Им будут вторить о силе
ненависти и забвенья, оцепляя разум.
И их спасать придётся, докричавшись до тонких чувств.
И их любить, и всех любить - так надо.
Иначе не увидишь солнца.
..............................................
..............................................
Минуют годы.
Я заболею заревом телесной оболочки и лягу умирать.
И буду видеть пред собою деревья, ветви,
тянущиеся вверх.
И будет блеск, и зелень листьев,
закат, что обтекает кроны.
Воскреснет юность. А чистота во мрамор мнений
воткнёт свой жезл - камень упадёт.
Тогда я навсегда закрою веки.
И вдруг узрею тебя,
как несколько десятков лет назад,
в том безупречном белом греческом наряде...
А жизнь продолжится.
"Апофеоз войны" останется на троне,
Чайковский и Рахманинов на фоне
унылых красных стен, полуразбитых лампочек,
столбов и голосов хмельных,
орущих что-то в спину,
уходящему в ночи и видящему этот мир иначе.
И праведен, и праведен он будет...
